Статьи

Российское влияние на ближневосточные церковные дела: 120 лет тому назад

Религия и общество на Востоке '2020, №4

 
DOI: 10.31696/2542–1530–2020–4–67–95

золотым временем» в истории внешней политики нашей страны в отношении российского влияния на церковные дела Ближневосточного региона. Автор выделяет основные узловые моменты, позволяющие так характеризовать тот период. Явные успехи зарубежной религиозной политики проявлялись, в частности, в сфере лоббирования кандидатур церковных иерархов на православном Антиохийском престоле и даже на Константинопольском. Важной вехой религиозной политики Российской империи за рубежом стал успех в избрании весной 1899 г. на Антиохийский патриарший престол первого патриарха-араба Мелетия II Думани. Вскоре «русофильская» партия победила на выборах Константинопольского патриарха, когда в мае 1901 г. на престол во второй раз взошел известный якобы своими пророссийскими взглядами Иоаким III. Последовал многолетний остракизм медленно набиравшей силу арабской церковной иерархии Антиохийского престола со стороны греческих по своему составу иерархияй Константинопольского, Иерусалимского и Александрийского патриархатов. Все же на первом плане российского влияния оставалась образовательная деятельность ИППО, которая ослабнет лишь к началу I Мировой войны.
Нехватка церковных кадров для арабской иерархии епископских кафедр Антиохийской Церкви и участие России в их подготовке, болезненный вопрос конфессиональных переходов в разных районах региона, связь церковных дел с международной политической конкуренцией на Ближнем Востоке рассматриваются автором на основе архивных документов. Российские дипломаты внимательно следили за межконфессиональными отношениями в регионе, особенно за проблемами, связанными с православной общиной, видимо, считая ее отчасти зоной своей ответственности. Это было обусловлено, кроме прочего, соперничеством зарубежных миссий «за души» на ближневосточных территориях. Перипетии межрелигиозных отношений и отчетливый конфессиональный протекционизм французских, британских, итальянских, германских и других западных дипломатов также отражены в донесениях российских консулов, достойно отстаивавших в этой конкурентной борьбе интересы Российской империи на Ближнем Востоке в последние годы XIX – начале ХХ в. Обращение к теме зарубежной религиозной политики в историческом измерении дает богатый материал для анализа как положительных следствий такого влияния, так и политических просчетов на этом пути. Оно также проливает свет на многие современные вопросы межцерковного взаимодействия.

Вводные положения^[1]

Россия продолжает активно действовать на Ближнем Востоке. Эффективная военная антитеррористическая кампания в Сирии, патрулирование российской военной полицией проблемных участков границ и внутренних территорий, обеспечение гуманитарных коридоров, помощь мирному населению и сирийской армии, амбициозные экономические проекты в Ливане, Сирии, Ираке и других странах региона – все это работает в пользу высказанного утверждения.

Как прежде, так и теперь эта активность сопровождается особой духовной связью россиян с жителями арабского Востока, а точнее взаимопониманием и доверием друг к другу. Помимо гуманитарных, культурных и личных контактов, эта связь поддерживается и общностью вероисповеданий – православия (для большинства россиян и значительного числа арабов-христиан) и суннитского ислама (для многих граждан нашей страны и большинства арабов). Вполне закономерно, поэтому, что события церковной жизни христиан Ближнего Востока во все исторические периоды интересовали российское руководство и единоверцев в нашей стране, а проблемы в жизни христианских общин вызывали обеспокоенность представителей России в странах арабского Востока [Смирнова 2019].

Одним из ключевых периодов истории региона можно считать канун больших потрясений в тогдашней Османской империи – годы, предшествовавшие событиямМладотурецкой революции, нескольким войнам, в том числе Великой войны (Первой мировой), распаду/разделу империи. Российские дипломаты в своих служебных донесениях живо отзывались на намечавшиеся повороты в настроениях разных групп населения, в том числе церковных кругах, а их мнение и позиции по тому или иному вопросу были важны в глазах влиятельных восточных архипастырей, причем далеко не только православных.

Ситуация в макрорегионе в рассматриваемый период – рубежа веков и первые годы ХХ в. – была отнюдь не проще, чем теперь.Даже если учитывать современные перипетии геополитического соперничества мировых держав в Западной Азии (включая палитру черноморской проблематики) и на Балканах, увязку ближневосточных военно-политических вопросов с мировой экономикой, инструментальное использование религии вооруженными группами и, наконец, внутриправославные споры и межцерковные конфликты, то ситуация вполне сравнима по сложности с той, что складывалась там около 120 лет назад.

Ближний Восток входил в сферу интересов многих держав, но основными из мировых игроков в регионе были на тот момент Франция, Британия, Россия, Италия, Германия, Австро-Венгрия. Соединение моментов политического влияния с усилением межцерковных связей было закономерным и логичным. Особое мнение России по вопросам религиозной жизни местного населения тесно сплеталось с проводимыми линиями других порядков – сугубо светского характера. Линия российской «внешней религиозной политики» формировалась, безусловно,в контексте общей стратегической и геополитической повестки. В этом Российская империя не выделялась в ряду других государств, – причем далеко не задавала тон в этом отношении, а следовала скорее по примеру французов и англичан, которым в миссионерстве и его политическом использованиипринадлежало первенство[Farah 1976; Herzstein 2007].

Представители европейских держав неизбежно оценивали ситуацию в Ближневосточном регионе сквозь призму своих представлений о роли, занимаемой в христианском мире каждой из Церквей. В этом отношении показателен «римоцентричный» взгляд, который был присущ, в том числе,и светским западноевропейским ученым.Такой подход обнаруживал в своей работе, например, парижский профессор Пьер Ренувен[2], автор обстоятельного исследования 1934 г. «Европейский кризис и Великая война». Он писал: «Среди религиозных движений в плане их влияния на общемировое развитие первенство принадлежало Католической церкви. В то время как протестантские и православные Церкви являлись Церквами национальными, Римская церковь была вселенской; подчиненной единому главе, она имела “международный состав” (corpsinternational)» [Renouvin 1934, 50]. Сила католиков в глазах тех многих, кто разделял подобные мнения, тем самым, обусловливалась единой мировой иерархией их Церкви, а католическое влияние, с их точки зрения, превосходило другие, поскольку исходило из наднационального основания, якобы в противовес другим христианским конфессиям.

В применении к Ближнему Востоку это утверждение верно, увы, в том смысле, что местные «национальные» Церкви – то есть, обладающие самобытными религиозными традициями и обычаями – нередко охотно отзывались на приглашение в унию с Римом, и именно уния была уникальной формой включения в католическую ойкумену, – формой не присущей ни протестантским деноминациям, ни православным поместным Церквам.

В конце XIX – начале ХХ в. главой католиков являлся папа Лев XIII (умер в июле 1903 г.), который проводил эффективную политику «мягкой силы» по вовлечению в орбиту своего влияния стран с самым разным политическим и социальным устройством (выражаясь словами цитируемого автора, проводил «примирительную политику, используемую для умиротворения конфликтов между Церковью и правительствами» [Renouvin 1934, 51]). Эта политическая линия папы в сочетании с особым вниманием к христианамнелатинских традиций, а также к библейской археологии[3], делала ближневосточные районы Османской империи, а точнее населявших их людей, объектами повышенного внимания тогдашнего понтифика.

Католическое влияние (через многочисленные миссии, благотворительные и образовательные заведения разных монашеских орденов, через общественных деятелей-латинофилов и политиков) в областях «исторической Сирии» оставалось, поэтому, ведущим фактором соперничества для всех, кто действовал в регионе в интересах тех или иных конфессий, и российская политика в этом не являлась исключением.

Декларируемой линией было сохранение мира между общинами и общественная безопасность в Святой Земле, сирийских, ливанских и других территориях, но все же двумяпервейшими практическими задачами оставались: обеспечение прав и благополучия местных православных общин и наших паломников ко Святым Местам. Разные аспекты православного паломничества затрагиваются в последние годы многими российскими учеными[4]. В их работах уточняются взгляды на вклад в обеспечение порядка и безопасности паломничества российский консулов и вице-консулов на местах, покровительство и юридическая поддержка паломников со стороны российских диппредставительств.Второй из этих двух вопросов оказывается для исследователя, пожалуй, даже более многогранным, имеющим выходы в области политической истории, межцерковных связей, межконфессиональных отношений в регионе и гуманитарной помощи по линии различных обществ, Русской Православной Церкви и даже Императорского двора.

Местные православные общины, их взаимоотношения с согражданами-иноверцами, вопросы внутрицерковной жизни, попытки преодоления трудностей и проблем политического и хозяйственного характеров – все это нуждается в дальнейшем изучении во многих своих аспектах. Одним из таких аспектов и является означенная здесь тема – влияние со стороны российского государства на церковные вопросы на Ближнем Востоке в самом начале ХХ в.

Зарубежная религиозная политика Российской империи: quoibat?

Вероятно, наиболее известным проводником российского влияния в Святой Земле и за ее пределами можно считать Императорское Православное Палестинское общество, созданное в 1882 г. с целью поддержки православия в регионе и утверждения присутствия России в Палестине по примеру других держав. Хотя у основания Общества стояла императорская фамилия, и создано оно было на личные средства великого князя Сергея Александровича, оно не имело статуса государственного – в том смысле, что не входило ни в какие официальные структуры. И взаимоотношения ИППО с внешнеполитическим ведомством не были безоблачными. На этом поле сталкивались разные взгляды как на способ действия, так и меру участия негосударственных организаций в деле поддержки православия в регионе [Бутова 2019].

В 1895 г. ИППО приняло на себя задачу перенести свою деятельность за пределы Палестины – на другие области «исторической Сирии» (по просьбе патриарха Антиохийского Герасима и митрополитов Бейрутского, Тиро-Сидонского, Триполийского и Эмесского)[Соколов 1914, 82]. Она касалась, в основном, школьного образования в сиро-ливанских православных районах (первыми были школы в Дамаске, Хомсе, Шуейфате, Алейе, Рашае) [Соколов 1914, 83]. Впрочем, в школах ИППО обучались и представители других конфессий, далеко не только дети из православных семей.

Важной вехой российской религиозной политики за рубежом стало успешное содействие избранию весной 1899 г. на Антиохийский патриарший престол первого патриарха-араба МелетияIIДумани после низложения в конце 1897 г. патриарха СпиридонияЕвфимиу. Россия действовала в этом деле согласно с мнением османской администрации, и, что важно, в противовес мнению патриархатов Константинопольского, Иерусалимского и Александрийского, в которых церковная иерархия продолжала оставаться почти сплошь греческой по своему составу [Якушев 2006].

Об Антиохийском престоле будет сказано отдельно, здесь же важно отметить знаменательное продолжение успеха русской дипломатии уже на «константинопольском» направлении. Несмотря на многолетние отголоски возникших проблем, связанных с неприятием арабизации Антиохийской патриаршей и многих митрополичьих кафедр, которую якобы провели при помощи русских, вскоре одержала верх «русофильская» партия и при выборах главы на Константинопольском престоле. О политическом влиянии России на выбор Константинопольским патриархом в мае 1901 г. Иоакима III прямо пишет детально исследовавшая вопрос Л.А. Герд:

«Патриарх Константин V (1898–1901) занимал по отношению к России сдержанную, почти враждебную позицию. Поэтому русская дипломатия ждала очередного патриаршего кризиса, чтобы поддержать избрание на престол Иоакима III, который в первое свое патриаршество (1878–1884) зарекомендовал себя как сторонник гибкой политики в национальном вопросе и друг России» [Герд 2012, 82].

Как передает та же автор, недовольные бездействием патриарха Константина в ответ на расхищение церковного имущества 8 членов патриаршего Синода из 12-и и 6 членов Смешанного совета из 8-и постановили низложить патриарха и избрать вновь Иоакима. Российский посол в Афинах заручился нейтралитетом в этом вопросе главы греческого МИДа, а представитель нашего посольства в Стамбуле – благожелательным отношением Порты. Л.А. Герд продолжает:

«С избранием Иоакима III совпало посещение Болгарии и Константинополя великим князем Александром Михайловичем. Визиты членов императорской фамилии всегда имели положительное значение для укрепления связей России с восточной иерархией» [Герд 2012, 84].

Впрочем, очарование русских политических и церковных кругов новым Константинопольским патриархом продлилось не слишком долго. Отношения развивались явно по убывающей, и в этом весомую роль сыграли сугубо церковные вопросы – болгарский и все тот же антиохийский.

«Российский МИД возлагал на избрание Иоакима большие надежды. После русско-турецкой войны Иоаким был единственным патриархом, который, не будучи открытым русофилом, твердо и последовательно проводил удобную для России наднациональную церковную политику, направленную на примирение враждующих православных народов Балкан…», однако «в чрезвычайно обострившейся политической и национальной атмосфере на Балканах в начале ХХ в. он уже не мог проводить ту примиряющую линию, которую ожидало от него русское правительство… Не устраивало Россию направление Константинопольской патриархии ни в антиохийском вопросе, ни в греко-болгарском»[Герд 2012, 84, 91].

И в межцерковных связях, и в ряду вопросов российской внешней политики отношения с Константинопольским патриархатом оставались одними из самых трудных. Это направление заслуживает отдельных исследований. Что же касается ближневосточных областей, которые входили в юрисдикцию трех древних православных патриархатов – Иерусалимского, Антиохийского и Александрийского, то в первые годы ХХ в. православные там сталкивались с проблемами общими, отзывавшимися в большинстве приходов региона. В решении некоторых из них отмечалось активное участие российской дипломатии. К таким общим элементампроблемного ряда жизни христианских общин Ближнего Востока относилисьследующие:

- непростые взаимоотношения церковных иерархий Восточных патриархатов, большинство из иерархов которых всячески противились арабизации Антиохийского престола;

- случаи перехода православных арабских областей Османской империи в иные христианские конфессии;

- конкуренция между зарубежными миссиями в сферах образования и социальной поддержки.

Проблема непризнания патриарха-араба на Антиохийском престоле

Интриги и внутрицерковные споры и раньше были свойственны моментам избрания новых патриархов в исторических Восточных патриархатах, но вопрос приобрел совершенно новое звучание, когда в Антиохийском патриархате в 1899 г. удалось выбрать первого в истории патриарха-араба – Мелетия, бывшего митрополита Лаодикийского.

Почти полностью состоявшие из греков иерархии Константинопольского, Иерусалимского и Александрийского патриархатов не собирались мириться с этим избранием и еще долго, на протяжении нескольких лет пытались строить разного рода препоны обновлявшейся церковной администрации Антиохийского престола. Так, спустя почти полтора года, в сентябре 1901 г. сообщалось:

«Местный патриарх, блаженнейший Мелетий, по-прежнему остается вне церковного общения с остальными восточными патриархами»[5].

Российские дипломаты свидетельствовали, что даже на патриаршей службе в Иерусалиме новый Антиохийский патриарх-араб вовсе не поминался за литургией. В донесении от 1 марта 1903 г. говорилось:

«В храме Воскресения Патриархом Дамианом [Касатосом] совершена была торжественная литургия, во время коей помянуты были все православные Патриархи, за исключением Патриарха Антиохийского Мелетия. Обстоятельство это свидетельствует об упорстве Иерусалимской Патриархии в непризнании Блаженного Мелетия Антиохийским Патриархом»[6].

Вполне возможно, что раздражение вызывала национально-культурная подоплека арабизации Антиохийского патриархата на фоне проявлений церковного филетизма на Балканах. Возможно также, что в этом просматривалась попытка удержать в тени Константинополя, не допустить самостоятельности епархий Антиохийского патриархата, в которых полным ходом шла замена митрополитов и епископов греческого происхождения на арабов. Последнее особенно касалось районов Малой Азии или граничавших с ней епархий. Вот, например, как описывалась проблема замены на Киликийской кафедре митрополита-грека на араба:

«Интриги Вселенского Патриарха и партия низложенного Митрополита Киликийского грека Германа всячески затрудняют вступление на должность вновь избранного на указанную митрополичью кафедру Архимандрита Александра. Вселенский Патриарх даже советовал последнему отказаться от кафедры, а в Киликийской епархии, где господствуют ставленники Германа, до сих пор не поминается на богослужении ни имя вновь избранного Митрополита, ни даже блаженнейшего Мелетия. В виду этих интриг, вызванных допущением в Киликию епископа не греческого происхождения, сильно задержалась и выдача берата[7] Архимандриту Александру, а в половине июля Министр юстиции, опираясь якобы на приказание Великого Везиря, предписал избрать нового Митрополита»[8].

Для разрешения сложившейся ситуации некоторые меры принял российский генконсул в Бейруте, высказав свое мнение в защиту нового митрополита-араба. «Надв[орный] Сов[етник] Батюшков полагает, – продолжал автор донесения, – что исполнение такого требования создало бы в будущем крайне опасный прецедент, который очень невыгодно отразился бы на престиже Блаженнейшего Мелетия, обратившегося уже к Императорскому Послу в Константинополь за поддержкой против греков во главе с низложенным Германом. Последний, пользуясь сочувствием Вселенского Патриарха, продолжает именовать себя Киликийским Митрополитом и, вмешиваясь в дела этой епархии через своих эмиссаров, сеет смуту и агитирует против Патриарха Антиохийского»[9].

Важно подчеркнуть, что давление на поставленного на Киликийскую кафедру митрополита оказывалось со стороны главы соседнего патриархата (Константинопольского), что являлось, по сути, грубым вмешательством в дела юрисдикционно самостоятельной Церкви – Антиохийской. Попытка дискредитации патриарха МелетияII осуществлялась руками низложенного митрополита, за которым стоял патриарх Константинопольский. Примечательно также, что инициатором поддержки чаяний новой – арабской – церковной иерархии был российский генконсул в Бейруте (с апреля 1902 по ноябрь 1905 г. – Н.Н. Демерик).

Впрочем, и среди местного населения и нотаблей оставались недовольные удалением от власти епископов греческого происхождения. В одном секретном донесении из Дамаска от мая 1908 г. говорилось: «Большое значение имеет также то обстоятельство, что среди Дамасской общины, особенно среди её нотаблей, осталась сильная партия грекофилов, которая никогда не переставала вести подпольную агитацию»[10]. Так что в православных сиро-ливанских кругах, очевидно, продолжали оставаться проигравшие в результате отстранения от церковной власти греков. Позиции их усиливались по мере разочарования тех, кто ожидал от России увеличения финансового потока на поддержку единоверцев в сирийских областях:

«Грекофильская партия начала поднимать голову, подтрунивая, что Россия не даёт субсидий, которые были обещаны. Другие начали негодовать, так как за отсутствием субсидий нечем было пользоваться, и глухое чувство недовольства росло и крепло, поощряемое с одной стороны грекофилами, с другой стороны английскими миссионерами…»[11].

Заметим, что обвальная арабизация священноначалия в Антиохийской церкви в первые годы ХХ в. сталкивалась с кадровым недостатком и трудностями подготовки вообще духовных лиц на местах. На тот момент единственная местная православная семинария – в БаламандеТриполийской епархии, существовавшая на средства небогатого Успенского Баламандского монастыря – только начинала работать. Она была создана в 1900 г. усилиями нового патриарха, но и через десятилетие не могла восполнить кадровый голод. Ее немногочисленные выпускники направлялись для продолжения обучения либо в Россию (а в семинарии преподавали русский язык), либо в другие духовные училища – за пределами патриархата, например, на острове Халки.Почти в половине епархий испытывались проблемы с назначением новых архиереев.

Конечно, далеко не все тогдашние вопросы могли быть решены финансовой помощью из России, да и та начала сокращаться: даже школы ИППО получали все меньше финансирования, и в России все громче раздавались голоса тех, кто настаивал на введении внутренних механизмов материального обеспечения православных школ, основанных Обществом (либо за счет введения полной платы за образование, либо за счет местных меценатов)[Грушевой 2014, 196], – по примеру инославных миссионерских школ.В дальнейшем сокращавшаяся денежная помощь из России местной православной пастве, как было сказано,вызывала нараставшее недовольство и постепенное усиление «грекофильской» партии.

Но на первых этапах арабизации церковной иерархии основной проблемой была все же кадровая. Помимо болезненного вопроса противодействия греческих епископских кругов, просто не хватало образованных клириков из арабов, достойных занять ответственные церковные посты на епископских кафедрах. Поэтому поначалу многие епархии столкнулись с невозможностью быстро отреагировать на смену епископского состава.В официальном церковном издании Московского патриархата сообщалось, что в 1901 г. 6 епархий Антиохийского патриархата из 14-и оставались без архипастырей:

«Бейрутская митрополичья кафедра, оставшаяся вакантной после смерти преосвященного Гавриила (+1900 г.) пребывает во вдовстве и в настоящее время. Кандидатами на эту кафедру намечены архимандриты – Герасим Масара, настоятель церкви Успения в Александрии, и Рафаил Хауину, настоятель русской и сироарабской православной общины в Нью-Йорке; оба кандидата обладают солидным богословским образованием. Остаются незамещенными и митрополичьи кафедры Селевкии, где святительствовал известный Герасим Яред (+1899 г.), и Тараса и Адана, где митрополитом состоял кир-Герман, удалившийся на покой в малоазийский город Прусу. <…> Кроме того, оставили свои кафедры и выбыли из пределов Антиохийской церкви митрополиты: Амидский Вениамин, Алеппский Нектарий и Иринопольский Серафим. Кафедру Амидскую, по назначению Антиохийского священного синода, занял митрополит Сильвестр. Замещена и митрополичья кафедра в Лаодикии, пребывавшая во вдовстве после избрания кир-Мелетия на патриарший Антиохийский престол; ее занял преосвященный Арсений. Всего в настоящее время в Антиохийской церкви замещено только восемь митрополичьих кафедр из четырнадцати. Антиохийские иерархи обладают скудными материальными средствами. Ввиду бедности Антиохийского престола, на помощь ему пришло Императорское Православное Палестинское Общество, которое, по сообщению газеты OrientalMoniteur, пожертвовало в пользу бедных Сирии 1500 турецких лир. Кроме того, Его Императорское Величество Государь Император подарил Триполийскому митрополиту Григорию, известному своей самоотверженной деятельностью на пользу народного просвещения, шитое золотом архиерейское облачение большой ценности»[12].

Вопрос конфессиональных переходов

Одним из самых чувствительных оставался вопрос переходов локальных конфессиональных общин (иногда приходами, а иногда целыми диоцезами или епархиями) в другую веру (одну из протестантских, католическую и др.) или в унию с Римом. Он был связан, как правило, с поиском лучших возможностей для общины ценой такого рода «компромисса». Трудно сказать, была ли тут на первом месте беспринципность лидеров общин или их духовных глав, попытки шантажа вышестоящих иерархов для проведения каких-либо узкоместнических инициатив или же лавирование между интересами внешних сил. В своей новой книге французский историк и публицист арабского происхождения Амин Маалуф дает следующую нелестную характеристику лидерам ближневосточных общин:

«Большинство из них сверялись только с компасом интересов их партии, клана или религиозного сообщества. Поиск могущественных союзников за пределами национальных границ был для них обычной практикой. Каждый оправдывал свои компромиссы тем, что его народ был в меньшинстве, что он долгое время страдал и что ему нужно любой ценой защищать себя»[Maalouf 2019, 51].

В качестве довода, повторявшегося теми, кто собирался сменить свое вероисповедание или юрисдикцию, действительно, нередкозвучала скудость ресурсов их нынешней общины. Этот же довод воспроизводился в официальном российском церковном издании: «К сожалению, православный патриарх беден и сотрудниками, и денежными средствами, столь необходимыми для противодействия богатым католическим и протестантским миссиям»[13].

Проблема недостаточного финансирования школьного образования для православных была, увы, общей для многих районов Ближнего Востока и Малой Азии. Церковное руководство вполне осознавало всю опасность для православия, которую представляло пренебрежение начальным и школьным образованием для своей паствы.Это следует, например, из предостережения, прозвучавшегов послании Константинопольского патриарха Иоакима от августа 1902 г.:

«…Большинство воспитываемых в инославных школах детей принадлежат православным греческим семействам, которых родители отдают в эти школы единственно ради обучения иностранным языкам, неразумно пренебрегая происходящим при этом вредом для их веры и народности. Между тем, к этим существующим уже очагам пропаганды вновь присоединяется ныне целое, можно сказать нашествие на нас инославного христианства – в виде изгоняемых с Запада монашеских орденов, которые у себя на родине устранены законом от духовной власти и влияния и лишены права воспитания юношества. <…> [Они] бегут в наши страны единственно с целью прозелитизма…»[14].

В результате православные явно проигрывали в той конкурентной борьбе, которую вели в регионе разные миссии как за души верующих, так и за влияние в целом.

В первые годы ХХ в. некоторые приходы или даже группы приходов Антиохийского патриархата делали попытки перейти в унию с Римом. Сведения об этом должны сохраниться сполна в наших церковных архивах, которые по сей день надежно закрыты. Если же судить по архивам МИД, наши дипломаты указывали на такие события лишь вскольз, а чаще предпочитали сообщать о случаях возврата в православие или же о несостоявшихся переходах, явным образом выставляя в выгодном свете действия российских дипмиссий, которые способствовали возврату. Например, в мае 1903 г. сообщалось:

«Возникшее среди православного населения Аккарской епархии движение в пользу перехода в унию ныне прекратилось. До 15 тыс. православных, подавших заявление Триполийскому греко-католическому епископу о готовности покинуть лоно Православной Церкви, отказались от своего намерения»[15].

Более развернуто сообщалось о конкретном эпизоде, связанном с российской образовательной деятельностью в Сирии:

«Вследствие равнодушия греческих иерархов, до последнего времени полновластно управлявших Антиохийской Патриархиею, часть местного населения перешла в католичество. Когда на Антиохийской Патриарший Престол взошел Блаженнейший Мелетий, иерарх одной национальности со своею Сирийской паствою, и когда дух местного православия воспрянул к новой жизни, обнаружилось, что католичество не пустило глубоких корней среди обращенных за последние десятки лет православных, и среди них стало заметным движение в пользу возвращения в лоно православной церкви.В числе других около 300–400 жителей селения Машгара Сирийского вилайета выразили таковое желание, прося вместе с тем открыть у них православную школу. С помощью Императорского Православного Палестинского Общества школа была действительно открыта. Неудовольствие католиков, вызванное открытием школы, было велико, и все усилия их ныне направлены на то, чтобы воспрепятствовать успехам православия в Машгаре. С этою целью они не пренебрегают никакими средствами. Не довольствуясь увещеваниями и угрозами, они направляют свои усилия на то, чтобы всячески затруднить деятельность школы, мешают школьным занятиям, оскорбляют учителей и т.д. В конце концов члены влиятельной местной католической семьи Трабульси произвели открытое нападение на школу, намереваясь учинить кровавую расправу с учителем, который лишь с трудом спасся от нее»[16].

Автор донесения так характеризовал действия губернатора, который, по-видимому, желал бы сохранения за ИППО положения общественной организации, школы которой лишь косвенно опекались российскими дипломатическими миссиями:

«Несмотря на представления Российского Консульства, Вали, хорошо осведомленный о чинимых безобразиях, не решается принять строгие меры против Трабульси и утверждает, что лучше передать дело суду. Им руководит, по-видимому, опасение вызвать неудовольствие католиков, а вместе с тем нежелание, удовлетворив требования Ст[атского] Сов[етника] Беляева, признать, тем самым, за Консульством право официального покровительства над школами Палестинского Общества»[17].

В других районах Ближнего Востока также отмечались случаи смены юрисдикции или даже вероисповедания местных православных христиан. Это происходило даже в тех районах, где военно-политическое влияние России в целом росло и, более того, было обусловлено известными стратегическими планами. Вот, например, как характеризовалась ситуация в донесении вице-консула в Ване, где описывалась его встреча с молодым лидером ассирийцев-несториан Мар-Шимуном:

«К сожалению, и православная миссия в Урмии, встреченная айсорами очень сочувственно, подобно прочим, не оправдала их ожиданий и, вследствие неподготовленности членов миссии и их неумелого обращения с туземцами и даже членами других миссий, вызывает сильное недовольство. Успеха православие не имеет, замечается переход из него в католичество и протестантство и вместе с тем некоторое уменьшение симпатий к России, которая, тем не менее, представляется им единственною спасительницей в их безвыходно тяжелом положении»[18].

Впрочем, переходы в унию с католиками или в протестантизм, всегда подкрепляемые материальной помощью, были характерны в то время и для других местных христианских общин (например, сирийцев-яковитов). Это явление коренилось, как правило, не в вопросах вероучения: иногда угрозы смены юрисдикции были методом давления на вышестоящего архиерея с целью склонить его решение к выгодному для общины исходу, а иногда это становилось просто способом улучшить материальное положение прихода, поддавшегося на посулы инославных. В любом случае, низкий уровень религиозного просвещения прихожан, слабое представление об основах вероучения и, конечно, низкий уровень богословской подготовки клириков были налицо. Эти причины, в конечном итоге, лежали в основе того легковесного понимания конфессиональной принадлежности для некоторых кругов верующих, которое позволяло им совершать в те годы массовые переходы в инославие.

Борьба зарубежных миссий за души верующих

При всем при этом последние годы XIX – начало ХХ в.можно считать «золотым временем» российского влияния на церковные дела региона. Помимо описанных ранее успехов зарубежной религиозной политики в плане лоббирования кандидатур церковных иерархов, ощутимой была и поддержка образовательных учреждений для православных. На первом плане оставалась, безусловно, работа на этом направлении ИППО[Бахер, Федотов 2012].

Тот период длился очень недолго, и, хотя оставил заметный след в развитии православных общин, все же не мог сравниться с продолжительным влиянием других европейских государств и даже американских миссионеров. В плане поддержки конфессиональных общин российский вклад в жизнь местных православных сильно уступал деятельностизападных католических и протестантских организаций в развитие соответствующих ближневосточных общин.

В донесениях российских дипломатов можно найти достаточно сведений о деятельности религиозных миссий, в том числе о школах разных конфессий. Наиболее обнадеживающие в плане российского влияния данные приводились именно за означенный период. Один из наиболее информативных документов, относящихся к концу XIX в., содержит следующие сведения по североливанским областям Триполи и Аккара на начало 1898 г.[19]

Православные там имели в самом ТриполишколуИППО для мальчиков (с октября 1896 г.);планировалась школа девочек, но к тому времени еще не была открыта. В Триполи-Мина (выделенные в отдельную административную единицу портовые кварталы) также с октября 1896 г. действовала школа ИППО для девочек; была и большая школа для мальчиков (120 учеников, 4 учителя).

Значительное количество православных школ находилось в казеКура (Триполийского диоцеза), и сообщалось, что «почти все ученики школ в Куре – православные». В административном центре Куры, городе Амьюн была одна школа ИППО и еще одна, содержавшаяся на средства семей учеников (30 учащихся, 1 учитель). По одной школе было в селениях Кфар-Хазир,Кфар-Хака,Фих (30 учеников-мальчиков), Батрумин, Анфе (55 мальчиков, 1 учитель), Кальхас (18 мальчиков), Кфар-Хабо (45 мальчиков, 1 учитель), по две школы – вКусбе, Бечмеззине, Беттераме (60 мальчиков, 5 девочек, 2 учителя; вторая школа, видимо, открыта была на средства протестантов, о чем ниже).

В диоцезе Аккар было по одной православной школе в Сафите (с. Бурдж, 40 мальчиков, 3 учителя) иАккаре (90 мальчиков, 2 учителя). Источник сообщал, что незадолго до того (видимо, в 1897 г.) Палестинским обществом былиоткрыты еще три начальные школы для мальчиков: в Сафите(с. Маджда-Бейт-эль-Хелу),Хосне иАккаре(с. Рахбе).

Католические школы Триполи и Триполи-Мина были на тот момент исключительно призападных религиозных орденах. В Триполи действовала школа для мальчиков «Братьев христианских школ», женская школа «Сестер милосердия» и начальная школа «Отцов-кармелитов» (для мальчиков). В миссионерских школах Триполи-Мина, которые находились под французской протекцией, как сообщалось, обучались почти сплошь марониты. Это были школы для мальчиков от «Братьев христианских школ» и «Отцов-францисканцев».

Кроме того, мужские католические школы существовали в Сафите(с. Бурдж, 90 учеников, 3 учителя), Хосне (с. Жуар-эль-Афс, 60 учеников, 1 учитель),Аккаре (с. Миньяра, 65 учеников, 1 учитель), Адбеле (45 учеников, 1 учитель) и Шейх-Мухаммаде (60 учеников, 1 учитель).

В протестантских школах, как иво многих других «конфессиональных» школах, обучались далеко не только члены этой общины. Их посещали, в том числе, ученики из православных семей. Наиболее известной и таких школ была женская Американская миссионерская школа в Триполи. Кроме того, протестанты открыли мужские школы для православных в Куре – селах Бечмеззин (56 учеников, 2 учителя) и Беттерам (30 учеников, 1 учитель).

Протестантские школы для мальчиков были также в Сафите(села Бурдж, 40 учеников, 1 учитель, иБдадах, 65 учеников, 1 учитель), Хосне(с. Карьят-Амар, 70 учеников, 1 учитель) и Миньяре (55 учеников, 1 учитель).

Интересно, что по своей принадлежности собственно иностранных миссионерских школ было немного. Из перечисленных только школы братьев и сестер-кармелитов и францисканцев в Триполи и Триполи-Мина были французскими, и еще школа для девочек в Триполи была американской, тогда как все остальные православные, католические и протестантские являлись османскими[20], хотя, конечно, пользовались организационно-финансовой поддержкой соответствующих миссий.

В некоторых районах Ближнего Востока католики и протестанты работали к тому времени уже на протяжении нескольких веков. Но были и места, где активная деятельность, например, католиков едва насчитывала десятилетие. Таков был, например, соседствовавший с Сирией Аданский вилайет. Другой архивный документ содержал такие данные о начальных шагах деятельности католиков в этом районе:

«Лазаристы обосновались в Экбесе (санджак Джебель-Берекет), после них прибыли иезуиты из Аданы, за которыми вскоре последовали сестры св. Иосифа Лионского и сестры Богоявленского сестричества св. Иосифа.Все эти религиозные объединения устраивают школы, в которые принимают детей без целей прозелитизма или чего-либо похожего. Хотя в этих школах обучают папские католические деканы, [обучаются там все], невзирая на принадлежность к другим христианским конфессиям. Иезуиты Аданы навещают в домах бедных, раздают милостыню нищим и лекарства больным, стараясь обрести любовь и популярность»[21].

Тот же автор, вице-консул из Мерсины, сообщал далее российскому генкосулу в Бейруте о протестантах Аданского вилайета:

«Американская миссия существует давно – уже почти 40 лет. Американские миссионеры имеют целью проповедь среди армян-григориан и ведут ее с большим успехом, поскольку армяно-протестантская община очень велика в Хатзине и Адане. В Тарсе и Мерсине американские миссионеры ведут проповедь среди православных арабов и феллахов. Среди первых они преуспели более или менее, но немного, однако феллахов [мусульман] османское правительство предостерегает отнаправления детей в американские школы»[22].

В приложенной рабочей записке (неподписанной), относящейся к тому же времени, были описаны французские и американские учебные заведения в Аданском вилайете: французские мужская и женская школы при монастыре в Мерсине, и также в Адане, и классы при монастырях лазаристов и траппистов в Шейхлие[23]; американские мужская и женская школы при общине в Мерсине, мужская школа-институт св. Павла в Тарсе, школа для девочек при центральной миссии в Адане и мужская и женская школы при миссии в Хатзине[24].

Приведенные архивные данные могут служить убедительной иллюстрацией напряженной конкуренции зарубежных религиозных организаций (обществ, миссий, орденов, церковных структур) на территориях Османской империи, которая наиболее ярко отражалась в работе по просвещению и образованию местного населения.

Деятельность собственно местных общин и их религиозных судов в Османской империи была жестко упорядочена известной системой миллетов, когда каждая конфессия имела своих представителей при Порте в Стамбуле и была наделена определенной автономией управления. Но зарубежные миссионерско-благотворительные и образовательные организации были тесно связаны не с османскими, а соответствующими иностранными дипломатическими представительствами. Уже одно это обуславливало тесную их взаимосвязь с политическими интересами своих стран. Иными словами, «борьба за души верующих» не могла не идти рука об руку с политической конкуренцией западных государств, ищущих своей выгоды на территориях слабевшей Османской империи.

Россия к тому времени уже давно была вовлечена в пресловутый «восточный вопрос» и даже была стороной в Крымской (1853–1856) и Русско-турецкой (1877–1878)войнах. Однако непосредственно религиозную составляющую в эту своювосточную политику Российская империя привнесла сравнительно поздно – лишь с концаXIX в. и то на очень краткий период, почти миг в масштабах истории.

Заключение

В течение последующих, по крайней мере, еще нескольких лет влияние российских диппредставителей в решении вопросов разных конфессий не уменьшалось. Об этом свидетельствуют, например, контакты нашего генконсула в Бейруте с могущественным маронитским патриархом Ильясом Хувайеком, причем последний пытался перетянуть на свою сторону позицию России по таким важнейшим для себя пунктам, как открытие долгожданного для Горноливанской автономии морского порта (в Джуние, напротив резиденции патриарха в Бкерке), расширения ливанских территорий за счет долины Бекаа (древней Келесерии), а в идеале якобы вплоть до реки Оронта на востоке и до реки Литани на юге (как передавал генконсул мнение патриарха, «ливанцы были лишены пользования морем и замкнуты в своих голых, бесплодных скалах»[25]). Конечно, патриарху маронитов было важно и согласованное мнение в его пользу европейских генконсулов (французского, британского и российского) в противостоянии с очередным османским генерал-губернатором (мутасаррифом) Горного Ливана, на этот раз ужеМузаффером-пашой (Чайковским).[26]

Тем не менее, оставалось достаточно трудностей в том, чтобы воздействовать на религиозную ситуацию в регионе – даже в отношении ближневосточных православных общин. Открытие в регионе более сотни школ ИППО, избрание при поддержке России на Антиохийский престол патриарха-араба, тесные контакты с Константинопольским патриархом в первые годы ХХ в. – означали, конечно успех в продвижении российского влияния в области религиозной политики за рубежом. Однако на этом поле, похоже, наших дипломатов и общественных деятелей явно «переигрывали» англичане и французы, которые задействовали гораздо большие рычаги воздействия на местных иерархов (зачастую весьма неблагородных), но были весьма эффективны в манипулировании и обращении складывавшихся ситуаций в свою пользу.

Российский формат тогдашних религиозных контактов (узко и односторонне ориентированный) практически исключал какое-либо воздействие на подъем в регионе идей политического ислама, на активность местных неправославных миссий. Даже среди православных иных, кроме Антиохийского, восточных патриархатов Православной церкви русским было сложно конкурировать с вездесущиемангличан, имевших повсюду своих резидентов, а также с популярностьюфранцузов, опиравшихся в своей работе на могущественные католические ордена. Поэтому и долговременному остракизму антиохийской иерархии со стороны других восточных патриархов-греков, и многочисленным фактам перехода православных в унию или протестантизм трудно было что-либо по-настоящему противопоставить.

Поднявший голову в начале ХХ в. исламизм, который англичанам удалось взять под контроль[27], вошедшее в моду на Востоке масонство[28], проникшее из Европы в политические и даже церковные круги, и многие другие проблемы, о которых сообщали наши дипломаты, вскоре вовсю сопровождали общественные потрясения в Османской империи накануне ее заката. Во втором десятилетии ХХ в. российские консулы продолжали пристально следить за ситуацией в сфере межрелигиозных отношений на Ближнем Востоке, но воздействие на нее ощущалось все меньше. Складывается впечатление, что акцент внимания российской политики переместился на Балканы и иные важные регионы, оставив важнейший логический центр мирового православия – Западную Азию – обделенным вниманием.

Итогом стало то, что уже спустя несколько лет урегулирование проблем Ближнего Востока, касавшихся межрелигиозных отношений – от разогрева межконфессионального напряжения в результате Итало-турецкой и Балканских войн до жестокой депортации христиан Анатолии (армян, арабов, ассирийцев) – проходило практически без российского участия. Зато все большее сочувствие у местного стала вызывать активность Северо-Американских Соединенных Штатов – ставших популярнейшей страной назначения для местных эмигрантов всех конфессий[29] (в том числе православных) и принявших на себя образ разоблачителя преступлений младотурок как притеснителей других наций и религий[30].

Около 120 лет, прошедших с тех времен, убеждают историков в необходимости пристального внимания к религиозной ситуации в рассматриваемом ключевом регионе мира. В деле урегулирования сложных социально-политических процессов в странах Ближнего Востока (Ирак, Сирия, Ливан, Израиль и др.), в условиях военно-политических шагов граничащих с ними государств (Турция, Иран и др.) взвешенный стратегический подход предполагает пристальное внимание к сфере межрелигиозных отношений. Как однобокость оценок на этом направлении, так и пренебрежение этой важнейшей сферой жизни местных социумов могут выхолостить плодотворные внешнеполитические усилия и даже привести к негативным результатам.

ИСТОЧНИКИ

АВПРИ. Ф. 151 Политархив. Оп. 482. Д. 765, 768.

АВПРИ. Ф. 208 Консульство в Бейруте. Оп. 819. Д. 309, 311.

АВПРИ. Ф. 151 Политархив. Оп. 482. Д. 3541, 3545.

АВПРИ. Ф. 337/2 РИППО. Оп. 873/1. Д. 435.

ГАРФ Ф. 559 А.П. Извольский (за 1874–1915). Оп. 1. Д. 16.

Прибавление к Церковным ведомостям, 15 сентября 1901 г. № 37.

Церковные ведомости. 1902, №38.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бахер Т.В., Федотов П.В. (сост.) «Московские школы» Ливана, 1887–1914: (Сборник к 130-летию ИППО и 125-летию основания первой школы ИППО в Ливане). Бейрут – СПб., 2012. 175 с.
2. Бутова Р.Б. Взаимодействие начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандрита Антонина (Капустина) с русским дипломатическим корпусом во второй половине XIX века: особенности и проблемы // Палестинский сборник. 2019. Вып. 116. С. 69–96.
3. Вах К.А. Путь в Иерусалим. Материалы к биографии Авраама Сергеевича Норова. Часть вторая. Соглядатаи Востока // Палестинский сборник. Вып. 117. С. 83–97.
4. Герд Л.А. Константинопольский патриархат и Россия (1901–1914) / Санкт-Петербургский ин-т истории РАН, Греческий ин-т Филологического факультета СПбГУ. М.: Индрик, 20 320 с.
5. Грушевой А.Г. Реформирование школ Палестинского общества в Сирии – проекты российских представителей и отношение к ним местного населения (по данным инспекции 1910 г.) // Письменные памятники Востока. Вып. 2(21). С. 189–200.
6. Медведко Л.И. Войны 100 лет спустя после Версальского мира: Новые проблемы, новые формы, новые последствия // Независимое военное обозрение, 30.08.2019. URL: http://nvo.ng.ru/history/2019-08-30/8_1059_war.html.
7. Смирнова И.Ю. Церковный вектор российской дипломатии на Православном Востоке в третьей четверти XIX в. (по материалам корреспонденции А.Н. Муравьева) // Палестинский сборник. 2019. Вып. 116. С. 127–148.
8. Соколов И.И. Антиохийская Церковь: очерк современного ее состояния. СПб.: Тип. В.Ф. Киршбаума, 1914. 96 с.
9. Якушев М.И. Первый Патриарх-араб на Антиохийском престоле // Восточный архив, 2006. Вып. 14–15. С. 99–106.
10. Farah, Caesar E. Protestantism and British Diplomacy in Syria // International Journal of Middle East Studies, Vol. 7, No. 3, Jul., 1976. P. 321–344.
11. Herzstein, Rafael. The Foundation of the Saint-Joseph University of Beirut: The Teaching of the Maronites by the Second Jesuit Mission in the Levant // Middle Eastern Studies, Vol. 43, No. 5, Sep., 2007. 749–759.
12. Maalouf, Amin. Le naufrage des civilisations. Paris: Grasset, 2019. 244 p.
13. Renouvin, Pierre. La crise européenne et la Grande Guerre (1904–1918) / Peuples et civilisations: Histoire générale / sous la dir. de Lois Halphen et Philippe Sagnac. Paris: LibrarieFélixAlcan, 1934. 640 p.

REFERENCES

1. Baher T.V., Fedotov P.V. (comp.) (2012)“Moskovskieshkoly” Livana, 1887–1914: Sbornik k 130-letiyu IPPO i 125-letiyu osnovaniyapervojshkoly IPPO v Livane(Moscow Schools of Lebanon, 1887–1914). Beirut, St.-Petersburg[InRussian].
2. B. (2019)Vzaimodejstvienachal'nikaRusskojDuhovnojMissii v Ierusalimearhimandrita Antonina (Kapustina) s russkimdiplomaticheskimkorpusomvovtorojpolovine XIX veka: osobennosti i problemy(Interaction of the Head of the Russian Ecclesiastical Mission in Jerusalem, Archimandrite Antonin (Kapustin) with the Russian diplomatic corps in the second half of the 19th century: features and problems). Palestinskijsbornik,issue116, pp. 69–96.[InRussian].
3. A. (2019). Put' v Ierusalim. Materialy k biografiiAvraamaSergeevichaNorova. II:SoglyadataiVostoka(Way to Jerusalem. Materials for the biography of Abraham SergeyevichNorov. P. II: Spies of the East).Palestinskijsbornik,issue117, pp. 83–97.[InRussian].
4. A. (2012). Konstantinopol'skijpatriarhati Rossiya, 1901–1914 (Constantinople Patriarchate and Russia). Moscow, Indrik. [InRussian].
5. GrushevoyA.G. (2014)ReformirovanieshkolPalestinskogoobshchestvavSirii – proektyrossijskihpredstavitelejiotnoshenieknimmestnogonaseleniya (podannyminspekcii 1910 g.) (Reforming the schools of the Palestinian society in Syria - projects of Russian representatives and the attitude of the local population towards them, according to the 1910 inspection). Pis'mennyepamyatnikiVostoka, 2, no. 21, pp. 189–200.[InRussian].
6. I. (2019)Vojny 100 let spustyaposleVersal'skogomira: Novyeproblemy, novyeformy, novyeposledstviya(Wars 100 years after the Versailles Peace: New problems, new forms, new consequences).Nezavisimoevoennoeobozrenie, 30Aug. URL: http://nvo.ng.ru/history/2019-08-30/8_1059_war.html. [In Russian].
7. Yu. (2019)CerkovnyjvektorrossijskojdiplomatiinaPravoslavnomVostoke v tret'ejchetverti XIX v.: po materialamkorrespondencii A.N. Murav'eva (The Church Vector of Russian Diplomacy in the Orthodox East in the Third Quarter of the 19th Century, based on correspondence from A.N. Muravyov). Palestinskijsbornik,issue 116, pp. 127–148.[InRussian].
8. I. (1914)AntiohijskayaCerkov': ocherksovremennogoeesostoyaniya (Antioch Church: an outline of its current state). St.-Petersburg, KirschbaumTyp., 96 p. [InRussian].
9. I. (2006) PervyjPatriarh-arabnaAntiohijskomprestole(First Arab Patriarch on the Throne of Antioch).Vostochnyjarhiv,issue. 14–15. pp. 99–106.[InRussian].
10. Farah, Caesar E. (1976) Protestantism and British Diplomacy in Syria. International Journal of Middle East Studies, Vol. 7, No. 3, Jul., pp. 321–344.
11. Herzstein, Rafael. (2007) The Foundation of the Saint-Joseph University of Beirut: The Teaching of the Maronites by the Second Jesuit Mission in the Levant. Middle Eastern Studies, vol. 43, no. 5, Sept., pp. 749–759.
12. Maalouf, Amin. (2019) Le naufrage des civilisations. Paris, Grasset.
13. Renouvin, Pierre. (1934) La crise européenne et la Grande Guerre (1904–1918).Serie : Peuples et civilisations: Histoire générale / sous la dir. de Lois Halphen et Philippe Sagnac. Paris, Librarie Félix Alcan.

[1] В основу статьи положен одноименный доклад на III Международной конференции Кабинета ориенталистики МДА «Актуальные вопросы изучения христианского наследия Востока» (Сергиев Посад, Свято-Троицкая Сергиева лавра, 12.11.2019) и выступление на XIIIКонференции арабистов «Чтения Смилянской» (Москва, ИВ РАН, 27.11.2019).

[2] PierreRenouvin (1893–1974), французский историк и международник. С 1922 г. преподавал в Сорбонне, в 1933 стал ее профессором. Возглавлял комиссию по изданию французских дипломатических документов за 1871–1914 и 1939–1945 гг. («Documentsdiplomatiquesfrançais», 1929–1959, и др.). Заложил новое направление истории дипломатии и международных отношений, выдвинув концепцию «глубинных сил» как их главного фактора, под которыми подразумевал: географические условия, демографические процессы, экономические и финансовые интересы, коллективная психология. См.: Ренувен, Пьер / И.Э. Магадеев // Большая Российская энциклопедия. Т. 28. М., 2015. С. 402.

[3] Важность этой области знания была неоспорима для ученых еще за столетие до того. Нередко, впрочем, цели экспедиции такого рода (как зарубежные, так и наши) имели и прикладные политические задачи. См., например: [Вах 2019].

[4] См., например, работы Н.Н. Лисового, И.М. Смилянской, С.А. Кириллиной, С.Ю. Житенёва, К.А. Ваха, М.И. и М.М. Якушевых и др.

[5] Прибавление к Церковным ведомостям, 15 сентября 1901 г. № 37. С. 1154.

[6] АВПРИ. Ф. 151 Оп. 482. Д. 3541 Антиохийская Патриархия. Выписка из донесений Тит. Сов. Жуковского. Иерусалим, 1 марта 1903 г., № 192. Л. 1.

[7] Документ об утверждении османской имперской администрацией избранных глав церковных округов.

[8] АВПРИ. Ф. 151 Политархив. Оп. 482. Д. 3545 Антиохийская Патриархия. Выписка из донесения Надв. Сов. Батюшкова. Дамаск, 12 Августа 1904 г., № 235. Л. 1. (В цитатах сохранены написания с прописных букв и некоторые особенности орфографии.)

[9] Там же.

[10] АВПРИ. Ф. 337/2 РИППО. Оп. 873/1. Д. 435 Копия с весьма секретного донесения Консула в Дамаске Князя Шаховского [23 мая 1908 г]. Л. 66.

[11] Там же. Л. 66об.

[12] Прибавление к Церковным ведомостям, 15 сентября 1901 г. № 37. С. 1154–1355.

[13]Там же. С. 1154.

[14] Церковные ведомости. 1902, №38. С. 1336. (Перевод обращения, опубликованного в грекоязычном издании ЕклесиастикиАлифия, № 33, 16 авг 1902 г.)

[15] АВПРИ. Ф. 151 Политархив. Оп. 482. Д. 3545. 1904 г. Антиохийская Патриархия. Выписка из донесений Ст. Сов. Демерика. Бейрут, 29 мая 1903 г. № 133, 134, 138 и 139. Л. 6.

[16] АВПРИ. Ф. 151 Политархив. Оп. 482. Д. 3545. 1904 г. Антиохийская Патриархия. Выписка из донесения Ст. Сов. Беляева. Дамаск, 25 июня 1903 г., № 274. Л.11–11об.

[17] Там же.

[18] ГАРФ Ф. 559 А.П. Извольский (за 1874–1915). Оп. 1. Д. 16 «Об отношении айсоров-несториан и курдов к турецкому правительству», 1906 г. Л.1–2. Выписка из донесения Надв. Сов. Термена. Ван, 14 августа 1906 г.

[19] Ф. 208 Консульство в Бейруте. Оп. 819. Д. 309 Католические дела. «Список православных, католических и протестантских школ в диоцезах Триполи и Аккара», от 8/20 января 1898 г. (на франц. яз.) Л. 1–2. Судя по подписи, документ был составлен французским консулом в Триполи Жоржем Кацефлисом, а затем – возможно через его родственников-коммерсантов, состоявших на российской службе, – попал российское генконсульство в Бейруте.

[20] Там же. Л. 2.

[21] Там же. Донесение генконсулу в Бейруте А.А. Гагарину от вице-консула в Мерсине А.Ж. Мавромати от 28 октября/9 ноября 1897 г. (на франц. яз) Л. 3.

[22] Там же.

[23] Там же. Французская пропаганда в Аданском вилайете (на франц. яз) Л. 8–8.

[24] Там же. Американская пропаганда в Аданском вилайете (на франц. яз) Л. 9–10.

[25] АВПРИ. Ф. 208 Консульство в Бейруте. Оп. 819. Д. 311 Марониты. Донесение №134 от 29 мая 1903 г. И.А. Зиновьеву. Л. 3.

[26] АВПРИ. Ф. 208 Консульство в Бейруте. Оп. 819. Д. 311 Марониты

[27] АВПРИ. Ф. 151 Политархив. Оп. 482. Д. 765. Копия с донесения №87 консула в Дамаске Колл. Сов. князя Шаховского от 27 марта (9 апреля) 1909 г. Л. 19об.

[28] АВПРИ. Ф. 151 Политархив. Оп. 482. Д. 768. Донесение №54 от 31 января 1914 г. Л. 127; там же. Д. 413. Донесение №272 от 9 апреля 1914 г. Л. 409.

[29] Выше указывалось, что одним из двух желательных кандидатов на бейрутскую митрополичью кафедру уже в 1901 г. рассматривался архиепископ из Нью-Йорка, родом сириец. См.: Прибавление к Церковным ведомостям, 15 сентября 1901 г. № 37. С. 1154.

[30] Как пишет в своей новой статье «Войны сто лет спустя после Версальского мира» наш заслуженный востоковед Леонид Медведко, «Вудро Вильсон называл тогда турок “убийцами христиан”. …Уже тогда в бухту Золотого рога вошли американские корабли. Американцы намеревались признать Стамбул и зону Проливов своей подмандатной территорией»[Медведко 2019].

Объем издания: 67-95

полный текст статьи